Часы без стрелок - Страница 62

— Судья, — заявила она, — я хочу получить бумаги.

— Какие бумаги?

Судья был вне себя от возмущения, он даже не насладился утренней сигарой, когда Верили стала разъяснять ему правила социального страхования.

— Я плачу часть моего жалованья правительству, и вам тоже полагается платить свою долю.

— Кто тебе забивает голову такой чепухой?

Старый судья решил, что это новая политическая перестройка Юга, но был слишком испуган, чтобы высказать такое опасение.

— Люди говорят.

— Послушай, Верили, не делай глупостей. Зачем тебе платить правительству деньги?

— Потому, что есть такой закон, не то правительство хватает людей и сажает в тюрьму. Я знаю таких людей. И все из-за этого подоходного налога.

— Господи помилуй! Неужели ты хочешь платить подоходный налог?

— Хочу.

Судья гордился тем, что понимает психику черномазых, и властно сказал, пытаясь ее образумить:

— У тебя в голове все перепуталось. Брось. — И добавил беспомощно: — Послушай, Верили, ты же у нас почти пятнадцать лет.

— Я хочу жить по закону.

— Этот чертов закон лезет не в свое дело!

Наконец-то выяснилось, чего хочет Верили.

— Я хочу получать пенсию по старости, когда придут мои года.

— Зачем тебе пенсия по старости? Я о тебе позабочусь, если ты будешь слишком стара, чтобы работать.

— Судья, вам уже далеко за семьдесят.

Намек на то, что он человек смертный, обозлил судью. Впрочем, вся эта история с социальным страхованием привела его в бешенство. К тому же он ничего не понимал. Ему всегда казалось, что он знает черномазых насквозь. Он не заметил, что его любимая воскресная шутка: «А уж они верили, верили, что войдут в царствие небесное…», с каждым разом все больше и больше раздражает Верили. Не заметил он и как сильно подействовала на нее смерть Большого Мальчика. Он думал, что понимает черномазых, но человек он был малонаблюдательный.

Верили уперлась, и сбить ее было трудно.

— Одна дама выправит мне все нужные бумаги, положит сорок долларов в неделю жалованья и будет давать по субботам и воскресеньям выходные дни.

Сердце у судьи колотилось, и он даже изменился в лице:

— Ну и ступай к ней.

— Я могу вам найти кого-нибудь, Элли Карпентер пойдет на мое место.

— Элли Карпентер? Ты сама знаешь, что она дура набитая!

— Ну, а что же тогда вы скажете об этом бездельнике, Шермане Пью?

— Шерман не слуга.

— А кто же он, по-вашему?

— Он не профессиональный слуга.

— Одна дама говорит, что выправит мне нужные бумаги, положит сорок долларов в неделю жалованья, а по субботам и воскресеньям будет давать выходные дни.

Судья разозлился еще больше. В прежние времена прислуге платили три доллара в неделю, и она считала, что хорошо зарабатывает. Но с каждым годом стоимость услуг росла. Судья платил Верили тридцать долларов в неделю; ему говорили, что опытная прислуга получает теперь тридцать пять и даже сорок долларов. Но и за такие деньги их теперь днем с огнем не сыщешь! Судья вечно баловал своих слуг, недаром он был поборником человечности, но что прикажете: стать поборником и такой высокой оплаты? Однако он любил комфорт и берег свой покой, поэтому сразу пошел на попятный:

— Я сам буду за тебя платить страховку.

— Я вам не верю, — заявила Верили.

И он впервые понял, что Верили совсем не такая кроткая женщина, какой он ее считал. Тон у нее отнюдь не был смиренным, в нем звучала ярость:

— Эта дама выправит мне нужные бумаги, положит сорок долларов в неделю…

— Ну и убирайся!

— Сейчас?

Судья редко повышал голос на прислугу, но теперь он заорал:

— Хоть сейчас, к чертовой матери! И чтобы глаза мои тебя не видели!

У Верили был вспыльчивый характер, но она не посмела открыть рот. Ее лиловатое морщинистое лицо перекосилось от гнева. Она подошла к вешалке и решительно напялила на голову шляпку с малиновыми розами. И, даже взглядом не окинув кухню, где проработала без малого пятнадцать лет, не сказав судье «до свиданья», вышла через заднюю дверь во двор.

В доме воцарилась мертвая тишина, и судье стало жутко. Он боялся оставаться дома один: а что, если у него будет удар? Джестер вернется из школы только в конце дня — один он так долго быть не может. Судья вспомнил, как маленький Джестер плакал и звал в темноте: «Эй, кто-нибудь! Кто угодно!» Судья сам бы, кажется, сейчас закричал. Пока дом не притих, судья не понимал, как ему необходимо, чтобы в доме звучал хоть чей-то голос. Он пошел в сквер возле суда, чтобы нанять какую-нибудь черномазую. Но времена переменились, и в сквере не было никаких черномазых. Он обратился к трем негритянкам, но все они уже работали и поглядели на судью, как на сумасшедшего. Тогда он пошел в парикмахерскую. Он постригся, вымыл голову, побрился и, чтобы убить время, сделал маникюр. Покончив со всеми этими процедурами, он направился в Зеленую комнату при гостинице «Тейлор», чтобы убить еще немножко времени. Он провел два часа за обедом в кафе «Сверчок», а потом пошел в аптеку повидать Д. Т. Мелона.

Судья провел три долгих дня, бродя как неприкаянный. Он боялся оставаться дома один и целый день слонялся по миланским улицам, торчал в Зеленой комнате «Тейлора», в парикмахерской или сидел на одной из белых скамеек в сквере возле суда. Вечером он жарил на ужин себе и Джестеру бифштексы, а Джестер мыл посуду.

Прежде в его положении легко было найти прислугу, поэтому ему и в голову не пришло обратиться в бюро по найму. В доме стало грязно. Трудно сказать, сколько продолжалось бы такое положение. Но в один прекрасный день судья пошел в аптеку и попросил Д. Т. Мелона, чтобы миссис Мелон помогла ему найти служанку. Аптекарь обещал поговорить с женой.