Часы без стрелок - Страница 44

— Это собор, а не церковь, — поправил Джестер.

— Ну… собор… Какая разница? Важно, что мы там должны были жениться. Гостей и всяких там приглашенных была куча. У французов — куча всякой родни. Я стоял у церкви и смотрел, как они входят. А сам никому не показывался: хотел поглазеть на представление — прекрасный старый собор и все эти французы, разодетые в пух и прах… Там было просто упомрачительно…

— Произносится: умопомрачительно, — поправил Джестер.

— Ладно, можно и так… И вся эта куча родни ждала моего появления.

— А почему же вы не входили?

— Ох, и простота! Вы думаете, я собирался венчаться с этой лилейно-белой невинной француженкой? Я простоял там весь день, глядел на разряженных французов, которые так и ждали, что я обвенчаюсь с этой белой невинной француженкой. Она ведь была моей «нароченой». Только к вечеру они доперли, что я и не думаю жениться. Моя «нароченая» упала в обморок. У старушки матери был сердечный припадок. Старик отец застрелился прямо тут, в церкви.

— Шерман Пью, вы врете, как сивый мерин! — воскликнул Джестер.

Шерман, который и сам почувствовал, что заврался, притих.

— Зачем вы врете? — спросил Джестер.

— Какое же это вранье? Иногда я просто выдумываю разные истории. А что, разве всего этого не могло быть? Ну, а потом рассказываю вот таким дурачкам, у которых лицо как детская попка. Мне почти всегда приходилось выдумывать разные истории, а то как поглядишь на мою жизнь, так либо помрешь со скуки, либо заплачешь с горя.

— Слушайте, если вы со мной дружите, зачем вам строить из меня дурачка?

— А ведь это про вас говорил Барнум, тот, из цирка Барнум и Бейли: «На свете каждую минуту рождается простофиля».

Шерман был уже не в силах думать о Мариан Андерсон, и ему не хотелось, чтобы Джестер ушел, но он не знал, как его попросить остаться. На нем была надета самая лучшая его синяя вискозная пижама с белым кантом, и он встал, чтобы в ней покрасоваться.

— Хотите, налью «Лорда Калверта» с оплаченным акцизом?

Но мысли Джестера были далеки от виски и от самой красивой пижамы. Его покоробил рассказ Шермана и растрогало объяснение, почему он врет.

— Неужели вы не понимаете, что такому другу, как я, вам не надо врать?

Но Шерман снова пришел в ярость.

— С чего вы взяли, что вы мой друг?

Джестер решил не обращать на него внимания.

— Ладно, я пошел домой, — сказал он.

— Хотите посмотреть, какую вкуснятину прислала мне тетя Зиппо — Кэрри? — Шерман пошел на кухню и открыл ледник. В нем попахивало чем-то кислым. Шерман стал восхищаться кулинарными изысками тети Кэрри. — Заливные помидоры кольчиком с начинкой из брынзы.

Джестер недоверчиво поглядел на это блюдо.

— А Сандрильоне Муллинс, Зиппо Муллинсу и его тете Кэрри вы тоже врете?

— Нет, — простодушно признался Шерман. — Они меня видят насквозь.

— Я вас тоже вижу насквозь и хотел бы, чтобы вы и мне не врали.

— Почему?

— Ненавижу объяснять очевидные истины, а почему мне не нравится, что вы мне врете, слишком очевидно, чтобы вам объяснять.

Джестер сел на корточки возле кровати, на которой высоко на подушках лежал Шерман в своей самой лучшей пижаме и делал вид, будто он ничуть не смущен.

— Вы слышали поговорку, что правда бывает порою фантастичнее всякой выдумки?

— Конечно, слышал.

— Мистер Стивенс надо мной надругался как раз накануне дня всех святых, в день моего рождения. Мне исполнилось одиннадцать лет, и миссис Стивенс решила это отпраздновать. Она приготовила угощение и пригласила гостей. Пришла целая туча приглашенных гостей, некоторые в вечерних туалетах и много ряженых по случаю дня всех святых. Первый раз в жизни мне устроили такой день рождения, и я был просто на седьмом небе. Тут были и ведьмы, и пираты, и гости в праздничных костюмах, которые они надевали только в воскресную школу. Я открыл бал в моих первых длинных темно-синих брюках — они были новенькие, с иголочки — и в новой белой рубашке. Казначейство платило за мое содержание, но в это не входили расходы на день рождения и на новый с иголочки костюм. Гости принесли подарки, но я, помня о том, что наказывала мне миссис Стивенс, не хватал их из рук, а вежливо говорил «большое спасибо» и потихоньку развертывал. Миссис Стивенс всегда говорила, что у меня замечательные манеры, а в тот день моего рождения у меня и правда были замечательные манеры. Мы играли в разные игры… — Голос Шермана замирал, и, наконец, он тихонько воскликнул: — Ну и смех!

— Что тут смешного?

— С самой первой минуты, когда это началось, и до самого вечера, когда ушли гости, я почти ничего не помню. Потому что именно в тот вечер, когда праздновали мой день рождения, мистер Стивенс меня изнасиловал.

Джестер невольно выбросил правую руку, словно защищаясь от удара.

— Даже после того, как все было кончено и уже прошел день всех святых, я и тогда не мог вспомнить как следует мой д-день рождения…

— Не надо об этом рассказывать…

Шерман выждал, пока у него не перестали дрожать губы, а потом заговорил без запинки:

— Мы играли в разные игры, а потом подали угощение: мороженое и пирог, покрытый глазурью, с одиннадцатью розовыми свечками. Я задул свечи и нарезал именинный пирог так, как мне велела миссис Стивенс. Но сам я не попробовал ни кусочка — мне хотелось показать, какие у меня замечательные манеры, Потом, после угощения, мы опять стали бегать — играть в прятки. Я закутался в простыню, как привидение, и надел пиратскую шляпу. Когда мистер Стивенс окликнул меня из-за угольного сарая, я к нему побежал так быстро, что простыня у меня развевалась. Он схватил меня, а я думал, что он со мной играет, просто помирал со смеху. Я чуть не помер со смеху, но тут я понял, что он со мной не играет. Тогда я был так удивлен, что даже не знал, что тут делать, но больше я уже не смеялся. — Шерман откинулся на подушку, словно очень устал. — А все равно я счастливчик, — продолжал он таким жизнерадостным тоном, что Джестер не поверил своим ушам. — С тех пор у меня все пошло как по маслу. Никому так не везло, как мне. Меня усыновила миссис Муллинс… ну, вроде как усыновила, казначейство продолжало за меня платить, но она приняла меня в свои объятия. Я знал, что она мне не родная мать, но она меня любила. Бывало, отколотит Зиппо, Сандрильону нашлепает щеткой для волос, а меня никогда и пальцем не трогала. Поэтому у меня почти что была мать. Своя семья. Тетя Кэрри, сестра миссис Муллинс, учила меня петь.