Часы без стрелок - Страница 10

Старые глаза судьи от воспоминаний, гордости и виски сразу же наполнились слезами.

— Ты летал один, дружок? Ну и как это было?

Джестер немножко подумал.

— Не совсем так, как я ожидал. Я думал, что буду там чувствовать себя одиноким и даже гордым. Но я был очень занят — следил за приборами. По-моему, я просто чувствовал ответственность.

— Вы только подумайте, Д. Т., — сказал судья. — Несколько месяцев назад этот негодник вдруг заявил, что ходит на аэродром. Скопил карманные деньги и записался в летную школу. Даже не подумал спросить разрешения. Просто объявил: «Дедушка, я учусь летать». — Судья погладил Джестера по бедру: — Так ведь, мой козлик?

Мальчик подтянул одну длинную ногу и потер ею другую ногу.

— Что из того? Все должны уметь летать.

— Какая сила заставляет теперешнюю молодежь принимать такие неслыханные решения? Ни в мои времена, ни в ваши, Д. Т., ничего подобного не было. Ну, теперь вы видите, чего я боюсь?

Тон у судьи был жалостный, и Джестер ловко отобрал у него стакан с виски и спрятал на полке в углу. Мелон заметил этот жест и обиделся за судью.

— Пора обедать, дед. Машина на улице.

Судья грузно поднялся, опираясь на трость. Собака направилась к двери.

— Дело за тобой, мой козлик. — В дверях он обернулся к Мелону. — Не давайте себя запугивать, Д. Т. Смерть — великий шулер, у нее полно всяких фокусов. Может, мы с вами помрем, провожая на погост какую-нибудь двенадцатилетнюю девочку. — Махнув на прощание рукой, он вышел на улицу.

Мелон вышел за ними, чтобы запереть входную дверь, и нечаянно подслушал разговор:

— Дед, ты меня, пожалуйста, прости, но мне неприятно, когда ты зовешь меня при чужих козликом или дружком!

Мелон почувствовал острую неприязнь к Джестеру. Его оскорбило слово «чужой», и то тепло, которое согревало его душу в присутствии судьи, вдруг пропало. В старые времена гостеприимство выражалось в умении внушить даже скромнейшим участникам предвыборного пикника, что они свои люди. Но теперь этот дар гостеприимства был утрачен и повсюду царило отчуждение. «Чужим» был не он, а Джестер, который с детства не был похож на миланских мальчиков. В нем было что-то дерзкое, несмотря на всю его вежливость, и что-то загадочное. Даже его мягкость и приветливость почему-то настораживали — он напоминал кинжал в атласных ножнах.

Судья будто и не слышал его слов.

— Бедный Д. Т., — сказал он, когда перед ним распахнули дверцу машины. — Вот ужас!

Мелон поспешно запер дверь и вернулся в рецептурную.

Теперь он был один. Он уселся в качалку, держа в руках каменный пестик. Пестик был серый, отполированный от долгого употребления. Мелон купил ступку вместе со всем оборудованием аптеки, когда открывал свое дело двадцать лет назад. Раньше аптека принадлежала мистеру Гринлаву — долго же Мелон о нем не вспоминал! После его смерти наследники ее продали. Сколько лет мистер Гринлав проработал этим пестиком? И кто им пользовался раньше?.. Пестик был старый-старый, вечный. Может быть, он сохранился еще со времен индейцев. Да, пестик очень старый, а сколько он еще может прослужить? Камень словно насмехался над Мелоном.

У него начался озноб. Наверно, пробрало сквозняком, хотя сигарный дым неподвижно висел в воздухе. При мысли о старом судье легкая грусть вытеснила из сердца страхи. Он вспомнил Джонни Клэйна и былые дни в Серено. Там он не чувствовал себя чужим — сколько раз он гостил в Серено во время охотничьего сезона, однажды даже там ночевал. Он спал на большой кровати с пологом вместе с Джонни, и в пять часов утра они спустились в кухню — он и сейчас помнит, как пахло икрой, горячими оладьями и мокрой псиной, когда они завтракали перед охотой. Да, он много раз охотился с Джонни Клэйном, его часто приглашали в Серено, был он там и в то воскресенье под рождество, когда Джонни умер. Мисс Мисси тоже туда наезжала, хотя это, в сущности, был охотничий дом для мужчин и мальчишек. А судья, когда он промазывал, что бывало с ним постоянно, жаловался, что там слишком много неба и слишком мало дичи. Серено и в те времена было окутано тайной — а может быть, роскошь всегда кажется таинственной ребенку из бедной семьи? Вспоминая былые дни и думая о судье, каким он стал, о его мудрости, славе и неутешном горе, Мелон чувствовал, что душа его поет от любви, печально и строго, как церковный орган.

Он сидел, уставившись в пестик глазами, блестящими от лихорадки и страха; погруженный в свои мысли, он не слышал, что из подвала доносится какой-то стук. До этой весны он всегда верил в то, что у жизни и смерти есть свой срок и ритм, об этом говорится в библии: трижды по двадцать лет и еще десять. Но теперь он думал о неожиданных смертях. Он вспоминал детей — нарядных и воздушных, как цветы, в обитых атласом гробиках. И ту хорошенькую учительницу пения, которая подавилась рыбьей костью на пикнике и умерла в одночасье. И Джонни Клэйна и всех молодых людей из их города, которые погибли во время первой и последней войн. А сколько их еще было? Сколько? И почему они умерли? Он услышал стук в подвале. Наверно, крыса: на прошлой неделе крыса перевернула бутыль с камедью, и несколько дней внизу стояла такая вонь, что его подручный отказывался работать в подвале. Нет, в смерти нет никакого ритма, разве что ритм крысиных шагов да еще запах разложения. И хорошенькая учительница пения, и белокожая молодая плоть Джонни Клэйна, и воздушные, как цветы, дети — всех их ждали распад и трупная вонь. Он поглядел на пестик и с горечью подумал о том, что только камень нетленен.

Кто-то переступил порог. Мелон вздрогнул и уронил пестик. Перед ним стоял голубоглазый негр и держал в руке что-то блестящее. Мелон снова уставился в горящие глаза, снова почувствовал на себе до жути проницательный взгляд и прочел в глазах негра, что тот знает о его близкой смерти.